Среди ночи я был вырван из сна, где длинными змеями извивались хлысты и лассо, где несло по горным тропам кареты, где кони ветром летели над кактусами, и я услышал, как старик за стенкой кричит: "Тпр-ру!" и "Н-но!" - и цокает языком по нёбу.
Я в первый раз гостил у дедушки. Доски пищали, как мыши, когда я влезал в постель, а мыши в стене скрипели, как доски, будто там на них наступает кто-то еще. Была теплая летняя ночь, но вздувались занавески, и ветки стучались в окна. Я натянул на голову
простыню и скоро снова с грохотом скакал по страницам книги.
- Тпр-ру, милые! - кричал дедушка. Голос сейчас у него был совсем молодой и сильный, а язык - на крепких таких подковках, а из спальни дедушка сделал широкий луг. Я подумал - надо поглядеть, не заболел ли он, не поджег ли постель, потому что мама сказала, что он курит трубку под одеялом и пусть я сразу бегу на помощь, если ночью почую гарь. Я на цыпочках пошел к его двери сквозь темноту, я натыкался на мебель и со стуком опрокинул подсвечник. Я увидел в комнате свет и перепугался, а когда я открыл дверь, дедушка кричал: "Н-но!" - громко, как бык с мегафоном.
Он сидел торчком на постели и покачивался из стороны в сторону, будто постель продвигалась по кремнистой дороге; свитые края покрывала были вожжи; невидимые кони стояли в тени за горевшей возле постели свечой. Поверх байковой ночной рубашки он надел красную жилетку с большими медными пуговицами. Переполненная трубка тлела в его усах, как маленький стог на шесте. Он увидел меня, руки выронили вожжи, тихие, синие, легли на постель, постель затихла на ровной дороге, цоканье он заглушил, и встали неслышно кони.
- Случилось что, а, дед? - спросил я, хоть простыни не горели. Лицо дедушки в мерцании свечи было как прикнопленное к темноте лоскутное одеяло все в козлиных бородках.
Он ласково смотрел на меня. Потом загасил трубку, рассыпав искры, под влажный свист черенка, и заорал:
- Нечего мне вопросы задавать! - Помолчал и спросил с хитрецой:
- У тебя кошмары бывают, парень? Я сказал:
- Нет.
- Бывают, бывают.
Я объяснил, что проснулся оттого, 4fQ он орал на
лошадей.
- А я что говорю? Объедаться не надо на ночь.
Где это видано, чтоб в спальне лошади были?
Он порылся под подушкой, вытащил звякающий мешочек, развязал осторожно тесемки. Положил мне на руку золотой, сказал: "Пряник купи". Я сказал ему "спасибо" и "спокойной ночи".
Закрывая за собой дверь, я слышал, как он громко, весело кричит-. "Тпр-ру!" и "Н-но!" - и качается на тряской дороге постель.
Утром я проснулся оттого, что ретивые кони неслись по мебелью загроможденной долине и большие, хмурые люди, сразу на шести конях верхом, охлестывали их горящими простынями.
Дедушка за завтраком сидел весь в черном. После.
завтрака он сказал:
- Ночью ветер ревел как полоумный,- сел в крес-; ло у огня и стал делать шарики из глины для обжига.: Потом он взял меня с собой гулять, по улицам Джоне? п тауна и в поля вдоль Лланстефанской дороги. | Кто-то, с гончей, сказал: "С добрым вас утречком,' мистер Томас" и, когда оба они, одинаково тощие, ис-з чезли в низкорослом лесу, куда им запрещало входить^ объявление, дедушка сказал:
- Слыхал, как к тебе обращаются? Мистер! Мы шли мимо низких домишек, и все, кто стоял навалясь на плетень, поздравляли дедушку с чудным утром. Мы прошли рощу, полную голубей; рубя крыльями ветки, они взлетали на самые макушки. Под тихие их голоса и шумный, ошеломленный лёт дедушка выговорил так, как кричат с другого конца поля:
- Услыхал бы ты ночью этих птах, небось разбудил бы меня, - мол, по деревьям лошади скачут.
Мы еле плелись назад, дедушка устал, и тот, тощий, вышагивал из запретного леса, неся на руке зайца - нежно, как руку девушки в меховой шубке.
За день до отъезда меня возили в Лланстефан на маленьком, хилом, запряженном в двуколку пони. Дедушка будто бизоном правил - так туго натягивал вожжи, так яростно щелкал хлыстом, так безбожно распугивал игравших на дороге мальчишек, так лихо рас-корячась стоял в своих гетрах и клял норовистость и прыть едва ковылявшего пони.
- Поберегись! - кричал он у каждого поворота и натягивал вожжи, надсаживался, потел, как резиновой дубинкой размахивал хлыстом. А когда бедное животное одолевало угол, дедушка поворачивался ко мне с нежной улыбкой-.
- Выдюжили, парень!
Мы добрались до стоявшего на взгорке Лланстефа-на, и дедушка поставил двуколку под вывеской "У Эд-винсфорда", потрепал пони по морде, угостил его сахаром и сказал:
- Ты маленький, слабенький пони, Джим, где уж тебе таких дюжих малых возить.
Дедушке дали крепкого пива, а мне лимонаду, и он расплатился с миссис Эдвинсфорд золотым из звякающего мешочка; она спросила его про здоровье, а он сказал, что Ллангадок для легких пользительней. Мы ходили смотреть на кладбище и на море, посидели в леске под названием Дубки, постояли на эстраде среди леска, где на Иванову ночь пели приезжие и где из года в год выбирали мэром местного дурака. На кладбище дедушка постоял, показал на литые ворота и надгробья с ангелами, на деревянные простые кресты и сказал:
- Никакого смысла нет здесь лежать.
Домой возвращались мы бешено. Джим опять был бизоном.
В последнее утро я поздно очнулся от снов: по лланстефанским водам плыли парусники, длинные, как пароходы; небесные хоры в Дубках, в облачении бардов, но в куртках с медными пуговицами, на каком-то странном валлийском пели песни отплывавшим матросам. Дедушки за завтраком не было, он рано встал. Я бродил по полям с новой рогаткой, стрелял чаек над Toy и грачей на деревьях в саду у пастора. Теплый ветер задувал с тех мест, где еще держалось лето; утренний туман поднимался с земли, плавал между ветвями, прятал всполошенных грачей. На ветру и в тумане мои камешки взлетали легко, как градины в перевернутом вверх тормашками мире. За все утро я не сбил ни одной птицы.
Я сломал рогатку и пошел обедать через пасторский сад. Когда-то, дедушка мне рассказывал, пастор купил трех уток на Кармартенской ярмарке и вырыл для них посреди сада пруд; но они уходили к сточной канаве под рушащимся крыльцом и плавали и крякали там. Дойдя до конца садовой тропы, я глянул в дыру плетня и увидел, что пастор прорыл через декоративные камни туннель между сточной канавой и прудом и крупными буквами написал: "Дорога к пруду".
Утки по-прежнему плавали под ступеньками.
В доме дедушки не было. Я пошел в сад, но нет, и там не было дедушки, он не разглядывал там деревья. Я крикнул человеку, который налегал на лопату в поле за нашим плетнем:
- Вы не видали моего дедушку?
Не переставая копать, он кинул через плечо:
- Видел я его, он в куртке своей.
Грифф, парикмахер, жил в соседнем доме. Я крикнул ему в открытую дверь:
- Мистер Грифф, вы моего дедушку не видели? Он выскочил в одном жилете.
Я сказал:
- Он в своей выходной куртке.
Я не знал, важно это или нет, но дедушка только по ночам надевал свою куртку.
- Дедушка был в Лланстефане? - встревожился мистер Грифф.
- Мы туда ездили вчера на двуколке,- сказал я. Он бросился в дом, и я слышал, как он там говорит
по-валлийски, и он снова вышел - в своем белом халате и с цветной полосатой тросточкой. Он зашагал по деревенской улице, а я побежал рядом.
Мы остановились возле дома портного, и он крикнул: "Дэн!" - и Дэн-портной шагнул из дверного проема, в котором он сидел совсем как индийский жрец, только на голове - котелок.
- Дэй Томас надел свою куртку,- сказал мистер Грифф,- и он был в Лланстефане.
Пока Дэн-портной разыскивал плащ, мистер Грифф шагал уже дальше.
- Уилл Эванс! - крикнул он возле плотницкой. - Дэй Томас был в Лланстефане, и он надел свою куртку.
- Сейчас Моргану скажу, - крикнула плотничиха из стучащей, свистящей тьмы.
Мы останавливались возле лавки мясника, и у дома мистера Прайса, и мистер Грифф выкрикивал свое сообщение, как городской глашатай.
Мы собрались все вместе на площади Джонстауна. У Дэна-портного был велосипед, у мистера Прайса двуколка. Мистер Грифф, мясник, Морган-плотник и я залезли в шаткую двуколку и затряслись в сторону Кармартена. Портной нам прокладывал путь, и так гудел, будто мы спасаемся от разбойников или пожара, и старушка в конце улицы бросилась от калитки в дом как ошпаренная. А еще одна женщина махала большим платком.
- Куда мы едем? - спросил я.
Дедушкины соседи были торжественны, как старики в черных шляпах и сюртуках на подступах к ярмарке. Мистер Грифф покачал головой и пробормотал:
- Вот не думал я, что Дэй Томас снова такое отмочит.
- Да уж, после того-то раза,- печально сказал мистер Грифф.
Мы тряслись дальше, одолели Холм Конституции, загрохали вниз, в Ламмас-стрит, а портной все звенел, и от него с визгом спасалась собака. Когда мы цокали по булыжникам к moctv через Toy, мне вспоминалась дедушкина ночная езда, сотрясавшая постель и стены, мне виделась куртка, лоскутная голова в мерцании свечи - улыбка и лохмы. Вдруг портной повернулся на сиденье, велосипед качнулся, запнулся.
- Я вижу Дэя Томаса! - крикнул портной.
Двуколка загрохотала по мосту, и я увидел дедушку: куртка сияла пуговицами под солнцем, на дедушке были тесные черные выходные брюки и высокая пыльная шляпа - я ее видел в шкафу на чердаке,- он в руке держал старый мешок. Он с нами поздоровался.
- С добрым утром, мистер Прайс,- сказал он,- и мистер Грифф, и мистер Морган, и мистер Эванс.
Мне он сказал:
- С добрым утром, малец.
Мистер Грифф устремил в него свою цветную тросточку.
- Интересно, что это вы делаете в Кармартене на мосту среди бела дня, - сказал он строго, - в парадной куртке и своей старой шляпе?
Дедушка не ответил, он только наклонил к речному ветру лицо, и борода у него плясала и колыхалась, будто он говорит, а он смотрел, как по берегу черепахами ползли рыбаки, неся на себе свои плетеные лодчонки.
Мистер Грифф поднял усеченную эмблему своего ремесла:
- И куда же, интересно, вы собрались с этим старым черным мешком?
Дедушка сказал:
- Я иду в Ллангадок, чтоб меня там похоронили.
И он следил, как лодчонки-панцири тихо соскальзывают на воду, а чайки сокрушаются над полной рыбы водой так же горько, как простонал мистер Прайс:
- Но ты же не умер еще, Дэй Томас! Дедушка минутку подумал, потом он сказал:
- В Лланстефане лежать нету смысла. В Лланга-доке земля удобней. Сколько хочешь ногами дрыгай ~ в море не угодишь.
Соседи обступили его. Говорили:
- Вы же не умерли, мистер Томас.
- Зачем вас хоронить?
- Никто не собирается вас хоронить в Лланстефане.
- Поехали домой, мистер Томас.
- Там крепкого пивца выпьете.
- С пирожком.
Но дедушка твердо стоял на мосту, и мешок прижимал к себе, и смотрел на бегущую воду, на небо, как уверенный в своей правоте пророк.