Он родился 27 октября 1914 года в небольшом приморском городке Суонси(графство Гламоргеншир, ранее Кармантеншир) в Уэльсе. Умер в 39 лет, 9 ноября 1953-го, — неожиданно, скоропостижно, хотя все время этого ждал. Он очень боялся смерти, постоянно думал о ней (как и все мы, как и другие поэты, но, конечно, очень по-своему), заглушая этот страх и постоянную душевнуюболь, кошмар, становившийся наваждением, он много пил. И много писал. Впрочем, на поверку оказалось, что, строго подходя к собственному творчеству, неоднократно переделывая свои произведения, пытаясь довести их до невероятного совершенства, по итогам жизненного пути стал автором лишь немногим более 100 стихотворений да прозы объемом в 40—50 авторских листов (помимо множества незаконченных вещей, неосуществленных замыслов).

А начиналось все просто. Он рос не очень здоровым ребенком, страдал хронической астмой и бронхитом, часто пропускал школу, в которой отец преподавал английский язык. Это был, кстати, единственный предмет, по которому юный Томас успевал.

Стихи, по собственному признанию, начал писать в одиннадцать лет. (Его отец также мечтал стать поэтом, но так и не стал.) Детские опусы полны живости и непосредственности. Интерес к сочинительству испытывал постоянный — был редактором школьной газеты. Отец хотел, чтобы сын продолжил образование, но Дилануже в шестнадцать лет отправился на заработки, он — начинающий репортер местной газеты «СаусУэльс дейли пост», Проходит школу жизни, учится наблюдать и записывать. В этот же период, наряду с крошечными «информашками» в периодике, перемежающимися с обзорами провинциальной хроники, упорно работает над циклом стихотворений. Они все очень разные, но трудится он над ними одновременно, Это дается нелегко, но приносит неизъяснимую радость и удовлетворение.

Творчество пьянит. Оставив на время репортерские записки, пытается стать актером-самоучкой, даже играет на сцене. Однако это лишь эпизод. Но вот в отдельных периодических изданиях начинают появляться первые публикации стихов. (Книга его ранней поэзии увидит свет лишь в 1968 году, когда записные книжки поэта приобретет и затем издаст библиотека университета Баффало в США.А затем, что примечательно, в 1971 году выйдет сборник под названием «ДиланТомас. Стихотворения», ее подготовит к печати старый друг поэта ДэниэльДжонс. Он включит в это издание 163 стихотворения, которые они написали совместно с Томасом в детстве и юности. Джонс отмечает, что Томас в то время легко относился к их общему увлечению, сочинительство носило стихийный характер, и эти вирши поэт, естественно, не включал в свои сборники, а тем более в «Избранное». Но само существование таких ранних произведений стало своеобразной ловушкой для ряда исследователей творчества Томаса и составителей книг из его поэтического наследия. Забавный факт биографии поэта, любившего морочить голову друзьям, знакомым, а позднее и критикам.)В первых поэтических опытах прослеживается то влияние романтических настроений Колриджа, то усложненность стиха Хопкинса, то перепевы вселенских мотивов Донна и поэтов метафизической школы. Но прорывается — режется — свой голос, требующий простора. Юноше, взявшему в руки перо, нужны новые территории творческого обитания, он смело начинает их освоение.

Томас решает все бросить и отправиться в Лондон — завоевывать столицу. Ему девятнадцать лет. Литературные встречи и случайные знакомства, потенциальные возможности, вытекающие из каждодневных общений в богемной среде, ошеломляют. Но не позволяют расслабиться, честолюбие огромное. Юный валлиец обращает на себя внимание. В конце 1934 года его настойчивость увенчалась успехом — выходит первая книга, «18 стихотворений», она сразу приносит автору известность (примечательно, что сборник этот будет полностью, без каких-либо изменений, включен самим поэтом в первое и последнее прижизненное «Избранное»). Это стартовое выступление оказалось таким зрелым, что дает право считать, что именно тогда — как бы мгновенно — сформировался ранний Томас, поэт, в равной степени открывавший мир и являвший миру свое «я».

В центре его поэзии на протяжении всего творчегкогопути один и тот же глубокий философский вопрос-что побеждает — жизнь или смерть. Люди, животные, растения — все под небом подвластно силам разрушения. Томас постоянно подчеркивает: человек гибнет так же, как цветок, как звезды вселенной, как все без исключения жертвы времени. Но снова и снова одерживает верх жизнь: срывают цветы — сажают сады, умирает человек — живут его дети, внуки. Поколения сменяют одно другое, зажигаются новые звезды. Все повторяется. Вечное движение.

И поэзия, по мнению ДиланаТомаса, отражает этот непрерывный «процесс, вращающий погоду сердца» (так называется одно из его стихотворений первого сборника). Поэзия — это безумие, когда нельзя, просто невозможно говорить спокойно, когда слова рвутся из обычных рамок, живут тысячью голосов, рифмованных, белых, каких угодно. Темы, цели — самые различные. Поэты ищут и находят своего читателя каждый по-своему. Мир Дилана Томаса поражает, он неожидан для тех, кто входит в него впервые.

Сначала кажется, что все логические связи здесь нарушены, что властвует лишь чувственная стихия. Возникают два противоречивых, сменяющих друг друга ощущения: мир поэта все-таки такой же, что и вокруг тебя, но оказывается, что вещи, смысл которых казался так ясени понятен, приобретают у него дополнительные значения. И, не понимая, недоумеваешь, но теснее обступают образы, чувствуешь присутствие самого поэта, и каждый звук, слово наливаются демонической притягательнойсилой — и возникает необъяснимое очарование. Это великая лирика, славящая все живое вопреки неизбежному биологическому концу.

А читатели — зрители в зале. Свободных мест нет, все билеты проданы, аншлаг. Аудитория — нетерпение. И вот на сцену выходит Поэт...

Дилан Томас много и часто выступает с публичными чтениями своих стихов — иногда в широком кругу почитателей, иногда в литературных салонах. (У нас в стране проходили подобный путь и Есенин, и Маяковский.) Читает и витийствует, нередко в сильном подпитии. Ну что ж, это неотъемлемая часть, необходимая составная часть той жизни, что он уготовил себе,— другой не знал, и не надо. Так он самовыражается.

В годы молодых метаний возникает мимолетный роман в письмах с будущей известной писательницей ПамелойХенсфордДжонсон (которая впоследствии станет женой одного из славных представителей английской литературы, Ч. П. Сноу). Их влечет друг к другу — оба юны, деятельны, творчески одержимы. Только она очень сожалеет, что он много пьет и даже не считает нужным скрывать это от нее, он словно бравирует этим. Ей по-женски жаль такого гениального сумасброда.

А Дилан (с валлийского это дословно переводится как «сын моря»), Дилан Томас шумит, словно необъятный водный простор, и выкатывает на брега Англии все новые волны поэзии. Работает много, при этом целых два года не имеет постоянного дома — живет то в Лондоне, то в Уэльсе.

В 1936 году выходит в свет новый сборник — «Двадцать пять стихотворений». И опять история повторяется: странное, на первый взгляд даже полубезумное воображение, полумистический мир, который придумывает поэт, открывает читателю новые горизонты собственного бытия. Простые и страшные вещи говорит двадцатидвухлетний писатель: все вокруг словно в траурной рамке, но дышиттем не менее из скорбных могильных глубин, прорывается «зеленым фитилем» жизненного горения к свету надежда. Томас не рьгдаетнад неизбежным, но хочет жить: трава, выросшая на могильниках, тянется к солнцу.

Однажды его спросили, пишет ли он для себя или для других. «И для себя, и для всех,— ответил он.— Моя поэзия нужна, необходима мне по одной причине: это свидетельство и история той борьбы, что веду с силами мрака, пытаясь спасти лучики света,.. Поэзия моя необходима, нужна всем именно потому, что она свидетельство и история этой битвы...»

Ранний Томас — это поэт, чья уверенность в своих силах, вера в правильность того, что говорит, несет миру, позволяет ему не только смело предлагать, кажется, неосуществимое, выступать в роли никому не известного изобретателя, над чьими работами смеются и называют бредом, но и утверждать, подниматься в своей необычности (не имеющей ничего общего с дешевой оригинальностью) над толпой, которую он завоевывает, не потакаяее вкусам, но бросая, как бомбы, голые откровения, обнажающие сущность каждого, одного и всех, в этой огромной массе.

Свои стихи Томас часто называл «заявлениями по дороге к могиле». Всего лишь более ста таких заявлений успел он сделать. Но это огромный континент на карте борьбы за жизнь и преодоления смерти, на карте любви.

Уже в 1934-м, готовя к печати первую книгу стихов, Томас параллельно составлял томик рассказов (написав и собрав воедино, по крайней мере, шестнадцать из них). Но книга не увидела свет ни в 1935 году, ни в 1937-м. А в июле того года он женился — против воли родителей. Его избранница Кэтлинготова была разделить с ним все невзгоды, а их хватало: финансовое положение уже признанного поэта (как часто случается) оставляло желать лучшего. Долгов было больше чем достаточно. Молодые сразу покинули Лондон, скрылись в домике на берег)' моря в уэльской рыбачьей деревушке Ларн(так коротко произносится длинное на письме название Laugharne), ставшей отныне постоянным местом жительства их семьи (его частые отлучки не в счет).Впрочем, они и вместе путешествовали нередко, гостили у друзей, скитались в попытках найти что-нибудь получше. Но всегда возвращались в свой Ларн. Лучшие строки поэта рождались здесь. Томас вообще любил атмосферу тихих приморских городков, особенно в Уэльсе. В Ларнеон и отдыхал, и творил. Здесь все было до боли знакомо, все поощряло к творчеству. Впечатления, с этим местом связанные, легко и органично входили в его сознание и оседали на кончике пера. Целый день мог пройти в неторопливых разговорах о делах насущных с соседями — за кружкой пива и чего-нибудь покрепче (пил много — глушил не оставлявшие в покое старые болячки: астму и бронхит). Праздно, казалось бы, проводит время этот почти законченный алкоголик, любитель поболтать и пошутить. Но вот он скрывается в крошечной пристройке за домом — и кипит работа.

В августе 1939 года увидел свет сборник «Карта любви», в котором впервые вместе были представлены поэзия и проза — шестнадцать стихотворений и семь рассказов, небольших лирических экспромтов, очень поэтичных, немного сюрреалистических. Эти первые своеобразные стихи в прозе (как и последующие работыв жанре новеллы) имели общую географию — родной поэту Уэльс. Главные действующие лица — дети, сумасшедшие, поэты. Фантастические вещи происходят в этих рассказах (иногда случаются даже страшные истории — почти хичкоковские ужастики), но перед читателем не какая-нибудь исповедь умалишенного или же откровение из потока сознания, а огромный континент воображения, полный желаний — разобраться в сути вещей, выстрадать и воспринять, открыть и подарить. Такая рождалась проза, она ярко вспыхивала, как и стихи.

Впрочем, в жизни все оказывалось не так просто — коммерческого успеха и доброй критики «Карта любви» не имела. Может быть, еще и потому, что реальность преподносила более шокирующие и вовсе не фантастические сюрпризы. В Европе началась война. Темы ее хотя и не стали доминирующими в его творчестве, нашлитем не менее свое отражение в поэзии. Сам он глубоко переживал, что его не взяли в армию по здоровью, воспринимал это как личное оскорбление. Посчитал своим гражданским долгом заняться общественно полезным делом, не отсиживаться в деревне. В 1940-м зазвучал по радио его голос, пошли одна за другой программы, специально подготовленные для Би-би-си. Он читал стихи, свои и чужие, читал прозу. Его слушали, пересказывали, привыкали к его голосу, любили. Его полные горечи и ярости выступления находили среди лондонцев большую аудиторию. Хотя поэт нарочито отмежевывался от каких-либо пропагандистских акций, передачи, которые он готовил, имели общечеловеческий смысл и характер, взывали к простым истинам. Поэт отказывался от внешнего изображения горя даже в том плане, как его рисует, скажем, Ветхий Завет. Он не надевал власяницы, не заламывал рук, не вопилистошным голосом. Он говорил душевно, размышлял. Иногда казалось, что темы его передач далеки от смертей и ужасов, что они не имеют к войне, к бомбежкам никакого отношения, но сердце его и сердца слушателей, открытые со всех сторон безжалостным ветрам гремящего канонадой мира, переполнялись болью.

Для Томаса война тем более несправедлива, кошмарна, что она не щадит никого. Ни стариков, ни детей. Но дети становятся ее главными жертвами. Они гибнут, переставая существовать физически, а если даже нне гибнут, то их психика изменяется до неузнаваемости. Они играют в войну, как играли бы в куклы или в прятки. Томас старается даже не произносить слово «война» — так оно ненавистно. Но в то же время атмосфера, настроение происходящего вокруг глобального ужаса передаются четко, сухо и лаконично. И одно предельно ясно: для него война — это понятие, которое не должно быть скрыто от грядущих поколений, это вечный огонь на могилах детей, не ставших взрослыми.

Некоторые английские критики считают, что творчество Томаса в годы войны не отражало всей серьезности положения, что писатель избирал в качестве объекта повествования только то, что могло послужить определенного рода сенсацией. «Война для Томаса, во всяком случаев том, что касается его поэзии, — пишет, например, Ральф Мод, — это нечто вроде редкой возможности обыграть ситуацию, когда жертвы — люди необычные...» Далее критик обвиняет Томаса в том, что он хочет привлечь внимание аудиториипрежде всего к самому себе. Однако творчество ДиланаТомаса не погоня за сенсацией.

У Томаса все как в жизни. И в то же время событие, преломляясь в его сознании, предстает как бы в ином свете — благодаря найденным словам, емким и выразительным, благодаря богатству лексики (поэтической изобретательности — да), благодаря искреннему проявлению чувств. И перед нами не «игрушечные городки» (как пишет критик), на которые падают бомбы и где убивают их обитателей, перед нами не игрушечное — настоящее горе, взаправдашняя, всамделишная война с ее каждодневной смертью, война жестокая и не умеющая быть другой. Но, конечно же, это — исследование, это материал из творческой лаборатории писателя. Однако он не ставит опыты механически, он пытается и доказать, и решить для себя, что каждое понятие в мире имеет свою обратную сторону, беспощадную противоположность: охотник — дичь, мечта — действительность, жизнь — смерть, все противопоставления, на которых он, человек и поэт, так любит строить свои сюжеты.

От кошмаров военных лет спасали детские воспоминания. Обыденные и светлые рассказы цикла «Портрет художника в щенячестве» (1940) поражают оптимизмом и верой в будущее. Это сказочная, почти волшебная проза, наивная в чем-то, но неизбывно щемящая, задевающая душевные струны. (Еще трепетнее, звонче, радостнее ДиланТомас станет писать позже, когда появится, скажем, его новелла «Детство, Рождество, Уэльс», которую критика не раз назовет «рождественской классикой».)

Следует отметить, что все новеллы автобиографичны, все Они — воспоминания, трогательные и смешные Потом исследователи его творчества будут писать и размышлять о влиянии на поэта Джеймса Джойса, о явных параллелях (исходя из названия) с романом классика «Портрет художника в юности», а сам он признает в связи с этим, что очень любил рассказы Джойса из сборника «Дублинцы», но больше прочего очевидно следующее: завораживает искренность, солнечность слова. Это не игра, дублирующая чьи-то правила, но порыв души, не звук и ритм сами по себе, но симфония чувств.

Интересно при этом отметить, что сам Томас, однако, прозу свою, в отличие от поэзии, главным в творчестве не считал. Но неизбежно к ней возвращался. Сразу после «Портрета художника в щенячестве» начинает он свой (правда, так и не законченный никогда и метко названный им самим «бесконечным») роман «Приключения со сменой кожи». Всего три части произведения в нашем распоряжении, три повествования, объединенные одним героем, молодым человеком, отправившимся из провинции в столицу, чтобы найти себя, ибо он уверен, что есть у него иное — не как у других — предназначение. С юмором живописует Томас — и это очевидно — свои собственные ощущения от первых лондонских впечатлений. Он нарочито вводит героя в абсурдные ситуации, ставит его в неловкое положение. Он потешается как над наивным юнцом, так и над его опытными наставниками. Жизнь — театр, в котором чего только не увидишь, повторяет поэт старую истину, но это звучит достаточно оригинально и не может не привлечь внимания.

Зная обстоятельства жизни ДиланаТомаса, не можешь не поражаться его вовсе не наигранной жизнерадостности. Все у него вроде было легко, а на самом деле давалось с большим трудом. И на протяжении всего жизненного пути преследовали финансовые неурядицы, денег всегда катастрофически не хватало. Лишь в течение шести лет (1940— 1946; Томас имел твердый заработок: кроме того, что делал передачи на Би-би-си, еще и подвизался в качестве редактора-сценариста короткометражных фильмов компании «Стрэнд» в Лондоне. Фирма выпускала тогда по 75 документальных картин в год, сценарии многих из них Томасу по долг)' службы приходилось фактически переписывать заново.Опыт этого ремесленничества пригодился позднее: Томасом был написан (впрочем, по заказу) сценарий художественной ленты «Доктор и дьяволы». И хотя текст опубликовали, фильм по нему так и не поставили. Но главное — эта работа стала для него своего рода разминкой перед написанием, может быть, самого главного труда жизни — пьесы «Под сенью Молочного Леса».

Словом, особо доходными статьями бюджета семья Томасов похвастаться не могла. Диланне отчаивался, много времени весело проводил в лондонских пивных, иногда пускаясь в загул, а деньги занимал у друзей. Впрочем, его радиопередачи по-прежнему пользовались успехом. Только в период 1945—1948 годов Томас сделал их более ста.

А славу поэта умножил — и многократно — сборник 1946 года «Смерти и рождения» (новые двадцать пять стихотворений). Успех был громкий — в первый же месяц распродано рекордное количество экземпляров. Запускается очередной тираж. И с этого времени ДиланТомас — живая легенда. Публичные выступления и чтения добавляют массовое поклонение. Его уже величают «народным бардом». А он, несколько избалованный вниманием читателей и критики, начинает вести себя все более эксцентрично. Вот как Дилансам себя представляет аудитории в это время; в детстве — «маленького роста, худышка с кудрявой головой, беспорядочно активен, не успевали меня отмыть — вновь влезал в грязь»; стал взрослым — и вот что вышло: «во-первых, родом я из Уэльса, во-вторых, большой пьяница, в-третьих, обожаю все человечество, особенно женщин».

Эта внешняя поза, нарочитая задиристость обманывали многих, однако не всех. Впрочем, большинство, конечно, считало, что и его поведение, и его поэзия — это своего рода вызов, ломка старых понятий и догм. Полагали, например, и не без оснований, что он наиболее оригинальный поэт Англии после У. Б. Йейтсаи Т. С. Элиота. Его сложная образность и синтаксис давали повод причислять поэта ко многим новым модным течениям, движениям, литературным группам. А он стоял, возвышаясь в толпе собратьев по перу, особняком. «Ни один поэт, пишущий на английском языке, не вводил так в заблуждение своих критиков, — пишет один из близких друзей Томаса Верной Уоткинс— Никто не носил маску анархии так великолепно, как влитую, пряча под ней лицо подлинной поэтической традиции».

В том, видимо, и заключается секрет гипнотического воздействия поэзии и прозы ДиланаТомаса, что, пользуясь новейшими формами (в своем «Поэтическом манифесте», написанном в 1951 году, Томас утверждает, что не имеет права отказываться в поэзии ни от чего: он разрешает себе и новые словообразования, и ассонансные рифмы, и сбой ритма, то есть стремится к максимальному использованию всех существующих средств выразительности), он говорил о давно известных вещах, но читатель воспринимал и воспринимает его стихи сегодня в другом свете: го, что аудитория знала раньше, оказывается лишь бледной геньюнеожиданных, потрясающих открытий.

Во всех своих работах ДиланТомас дерзко экспериментирует, идет напролом так, будто за ним — несметные полчища, армии и армады поклонников, но после победы, когда нет уже пути назад и все благополучно свершилось, оказывается, что писатель фактически одинок. Рискованная, смелая и профессиональная игра Томаса имеет под собой определенную почву. Литературе Уэльса (а корни творчества Томаса глубоко в ней) всегда была свойственна особая манера выражения, свой стиль, которые поражают точностью и в то же время необыкновенной красочностью изложения. И в этих рамках, сохраняя верность родному краю, ДиланТомас удивительно чувствовалтем не менее причастность всему необъятному миру, всему, что окружает его и других. «Поэт является поэтом лишь незначительную часть своей жизни,— писал он.-— Все остальное время он просто человек, в чьи обязанности входит познавать и чувствовать, в меру своих возможностей, все, что происходит вокруг него и в нем, дабы поэзия его в момент творчества стала попыткой выражения всего опыта, накопленного человечеством на этой чрезвычайно любопытной и явно грешной земле».

Очевидно, что творчество и поэзия, как главная его составляющая, для Дилана Томаса не только самовыражение, но и самоутверждение. Главная тема — собственная эмоциональная жизнь, через которую он откликается (не может не откликнуться) на общественные явления. Томас всегда писал себя, но был уверен, что читатель не сможет не узнать в нем собственное отражение. Ведь и верно, он просто один из них, только говорит и мыслит стихами. И еще — его очень мучат вопросы бренности людского существования. Как уже отмечалось, Томас постоянно затрагивает тему естественного конца человеческой жизни, он давно смирился с мыслью о смерти, о ее неизбежности, но ищет пути философского восприятия этой трагедии.

Вчитываясь в строки Томаса, понимаешь, как, изнуряя себя, пытается он осмыслить — через полный распад и падение, — и понять, и уверовать в нечто, что дает мужество жить и плодить себе подобных, которых — увы — будет ждать та же участь.

Мир родился в пустоте, говорит писатель, природа создала человека, олицетворение любви, и это была вершина всего творения. И в этом пафос жизни, который ничто не перечеркнет.

Приходит вера, идет рядом, оставляет, бросает одного в пространстве, которое молчит и ловит твое дыхание, ненасытно ловит и ждет. Но поэт не прячется от этого наваждения, он не скрывается за громкими трескучими фразами; Томас говорит о себе и за себя, ощущая жизнь, растворяясь среди многих не с тем, чтобы показать, как одинаковы, подчинены единой схеме начало и конец, но с тем, чтобы поведать о личном, о том, что происходит с индивидом, с Одним. И он не становится сентиментальным — дышит полной грудью, живет. Это два Томаса в одном, большом, необъятном...

Это лирика, а жизнь, конечно, идет своим чередом. В 1949 году одна из почитательниц его таланта предоставила в распоряжение семьи Томасов (к тому времени растут уже два сына и дочь) большой дом в той же деревушке с названием Ларн. Там он проживет последние четыре года отмеренного ему жизненного пути, оттуда четыре раза отправится (первый раз в феврале 1950-го) в «землю обетованную» для многих — в США, где станет читать лекции, читать стихи.

Популярность его все возрастает. Одни критики называют Томаса продолжателем английской романтической традиции (да он и сам не отрицает этого, говорит, что верит в живучесть романтизма, признается, в частности, в любви к его лучшим представителям; «Я иду вслед за Блей-ком,— пишет он в одном из ранних писем 1933 года,— но он еще так далеко впереди, что лишь ступаю по его следам»), они противопоставляют его поэзию холодному классицизму Т. С. Элиота и политической окрашенности стихотворений У. X.Одена, представителя так называемой «оксфордской школы» поэтов, современников Томаса. Иные, ставя его в один ряд с этими двумя знаковыми фигурами английской литературы того периода, говорят о том, что до сих пор не определили для себя, то ли он гений, то ли создатель «интеллектуальных подделок высочайшего класса». Но те и другие вновь и вновь обращают внимание наею самоанализ, постоянно связанный с темой «жизнь или смерть». Все отмечают мотивы одиночества и временности, бессмысленности потуг земных, но все склонны согласиться — он жаждет наслаждаться лучами солнца.

«Однажды, — вспоминает Джон Ормонд, один из его друзей, — Дилан собрался принять мое приглашение и остаться переночевать у нас, время было позднее, но его жена Кэтлиннастаивала на возвращении в Ларн, потому что, как она утверждала, хотела бы подняться утром с чувством дома, своей маленькой коробочки. На что Томас заметил, что однажды наступит такое утро, когда все мы будем находиться в собственных маленьких коробочках и, может быть, даже отдавать себе отчет, где находимся. "Я умираю каждый вечер, — признался он. — И когда утром вновь вижу свет — нет лучше подарка".

Довольно часто отмечают, что ДиланТомас религиозен в своих произведениях, не будем спорить. Но сколь много в его стихах и прозе не богобоязненных христианских постулатов, но кричашейязыческой природы, буйного кельтского фольклора, мифологии друидов. Балансируя между пессимистическими и оптимистическими настроениями, просто в мистику поэт не впадает. Бог для него — это не некая последняя инстанция, а собственное ощущение через вселенский разум. Его Бог — это Природа, Любовь, Жизнь, а главное — поэт сам в центре этого квадрата, колеса, треугольника, груши, бесконечности форм.

Томас ищет — постоянно — новую землю (точку опоры), необитаемый остров, чтобы предаться там размышлениям, остаться наедине с собой. Такие настроения, определенная отрешенность действительно позюляютговорить о некой философской насыщенности произведений, но стоит ли искать в них теологические концепции? Ведь даже самые ярые сторонники того, чтобы считать мастера поэтом религиозным, понимая, что подобного рода определение на-тянуто, вынуждены признавать большое сходство томасов-скогоБога с Адамом — под Всевышним поэт чаще всего подразумевает Человека, истинного Создателя.

Об этом и, в частности, о протесте против смирения («Добрымв ту тихую ночь не сходи») — шесть стихотворений его крошечного сборника 1952 года «В сельском сне». А еще более определенно выразился он в лаконичном предисловии к последнему своему прижизненному изданию стихов «Избранное, 1934—1952». Томас писал: «Эти стихи, при всем их несовершенстве, при всех их сомнениях, со всей их путаницей, написаны во имя любви к Человеку и во славу  Божью, и черт меня побери, если это не так». Поэт привязан к плоти, она заботит его не меньше, чем душа. Томас словно создает собственную религию, и это очень интересно. Мир, по Томасу,— гигантская чаша, и каждая капля (ты, я, он, она) полнит ее до краев.И боги говорят земным языком.

Поэта волнует, сумеет ли он поведать людям, другим-таким же, свои-ихмысли, раскрыть чувства, сможет ли он жить полно, не существовать прозябая. Люди, пришедшие в мир благодаря целому ряду случайных обстоятельств, знающие это и, кроме того, сознающие, что их мгновение кратко (и остановить его нельзя), тем не менее изменяют этот мир, активно вмешиваются в его развитие и перечеркивают все предопределения. И это уже ересь, восстание. В пламени вселенских костров рождается буйный гимн, когда поэт утверждает: «И смерть не будет властна» (так звучит название и рефрен одного из ранних стихотворений Томаса). Поэт причастен миру, он остро ощущает неразрывную связь с ним. И очень любит жизнь. Для Томаса прекрасно подходит «характеристика настоящего поэта», данная У. Б. Йей-тсом: он тот, кто знает, что Гамлет и Лир веселы. «Разве жизнь не ужасна, слава Тебе, Господи!» — восклицает ПоллиГартер, персонаж пьесы ДиланаТомаса «Под сенью Молочного Леса». Любое произведение писателя — борьба, он переживает кризис, идет по краю пропасти, смотрит вниз, но стоит отвести взгляд от первозданной бездонности — и видишь, как в небе мечутся ласточки.

Итак, смерть не властна над миром, хотя любовь двух людей всегда находит третьего, не понимая, что он лишний, и этот третий — смерть. Для Томаса идея непрерывного возрождения становится определяющей.

«Подлинное будущее английской поэзии, поэзии, которую можно произносить вслух, выкрикивать на улицах,— писал Томас, — рождается кровью сердца». Стихи Томаса становились песнями открытых площадей, не эхом в пустой пивной бочке. (Он жестоко высмеивал, напримерв своем эссе 1950 года «Как стать поэтом», кабинетных виршеплетов, графоманов и бездарей.) Яркий агитатор живого слова, рождающегося в аудитории, слова, которое поэт сам, из уст в уста, передавал читателю-слушателю, Томас последнего периода жизни — это тот же серьезный исследователь, идущий непроторенными дорогами, но за спиной у него опыт.

В упомянутом сборнике «Избранное» ДиланТомас собрал 89 своих стихотворений и написал к ним поэтическое вступление «От автора» (с которого книга начинается, хотя это последнее полностью завершенное стихотворение писателя, если не считать поэтической части пьесы «Под сенью Молочного Леса». Правда, в последующие издания «Избранного» редакторы сочтут необходимым включить два его незаконченных стихотворения — «В деревенском раю» и «Элегия»).Томас как бы подвел итоги жизни творческой и физической. Он еще раз показал почитателям своего таланта, как непосредственно и свежо воспринимает мир, как неуловима смена пространства и времени в его воображении: мгновенные песочные часы — не успеваешь поставить, уже надо переворачивать. Но при всем этом, как ни стремительны маршруты поэта, как ни секундна остановка в том или ином месте, в центре фотографии (моментального снимка) всегда он сам. И теперь — в расцвете сил — он может позволить себе обнародовать стихотворение, требующее объяснения,— это результат опыта, целой серии их, не делающих, однако, ясной картину. Но как бы глубоко ни было запрятано смысловое содержание, ключ надо искать в образах.

И старик и ребенок, и здоровый и больной, незнакомец и родной отец (который скончается 15 декабря 1952 года — Томас тяжело переживал эту утрату), радующийся и скорбящий, существо разумное и червь — это маска для самого поэта. Из каждого образа он глядит на мир своими глазами, он — основание, центр их мыслей и чувств. Именно такого человека, Дилана Томаса — поэта, знали в городке Суонси, где он родился, и в деревушке Ларн, где жил (и похоронен); таким его приветствовала публика лондонского Сохо, богемного, шумного, чуточку ненормального; таким его помнили завсегдатаи нью-йоркского Гринвич-Виллидж: весельчак, который мог стать душой компании, и одинокая, почти трагическая фигура на радостном карнавале жизни.Он общался с окружающими, слушал их речь, и это могло быть один раз источником новой информации, другой — фоном собственных размышлений: впечатления менялись, чередовались образы, их были мириады (в этой связи нередко говорят об определенном влиянии на поэта творчества Дж.М. Хопкинса, католического священника и стихотворца, жившего в XIX веке, чьи стихи, изданные впервые лишь в 1918 году, поражали обилием образов, насыщенностью каждой строки).

В часто цитируемом английской критикой письме к некоему Генри Трисупоэт объясняет: «... каждое мое стихотворение должно стать приютом образов. Я создаю один образ, хотя «создавать», пожалуй, не то слово; вероятно, сначала я позволяю образу проникнуть в меня, а затем наделяю его всем интеллектуальным и эмоциональным, чем владею; я позволяю ему оплодотворить другой образ, сделать так, чтобы он вступил в противоречие с первым, соткать из третьего образа, замешанного на двух рожденных, образ четвертый, самый противоречивый,— и пусть они вступят в схватку на той арене, что я им подыскал. В каждом образе — зерно собственного разрушения, и мой диалектический метод, насколько понимаю, состоит в том, чтобы постоянно возводить пирамиду образов и разрушать ее, покоящуюся на фундаменте первозданной горошины, зернышка, в котором слиты воедино силы созидания и разрушения...»

Томас возводит эту рожденную его воображением пирамиду упорно и упрямо. И каждый камень — образ. Но если в пирамиде египетской все камни гладкие от времени, плотно пригнанные друг к другу, то камни на горе, к вершине которой стремится поэт, различны по форме, дики и первозданны. Стихи Томаса могут быть отполированы, мо-iyrбыть шершавы. Он работает над словом тщательно, переписывает каждую строчку бесчисленное число раз (исследователи его творчества насчитывают, например, триста (!) вариантов знаменитого стихотворения-воспоминания о детстве «Фернхилл»), владеет словом мастерски и именно поэтому позволяет себе иногда нарочитые вольности. Вновь и вновь возникает у поэта желание изобразить такие человеческие чувства, как горе и радость, любовь, с новых позиций. Взять стул, перевернуть его вверх ножками, а сесть на стол. Не ради любопытства. Не ради даже оригинальности или манерничания. Это естественное желание человека, ведущего себя раскованно и не обращающего внимания на условности. Это даже не просто жажда исследователя, стремящегося провести очередной опыт, но мысль, работающая против течения, иногда не вырывающаяся наружу, но уходящая в глубины сознания.

Поэзия Дилана Томаса во многом противоречива. Произведения, включенные в «Избранное», книгу итоговую,— это собрание образов, у которых разные лица, а масок не счесть, и каждый из нас увидит, прочтет их истории по-своему. Но одно безусловно: автор — большой, великолепный художник, чье влияние на сегодняшнее поколение поэтов трудно переоценить. После его кончины об этом станут говорить все, В многочисленных исследованиях, посвященных творчеству поэта, в его биографиях и воспоминаниях о нем (напишут и жена, и друзья, и критики) будет воспет легендарный валлиец, писавший в (и о) своем провинциальном захолустье, но покоривший Англию и целый мир.

Еще при жизни популярность ДиланаТомаса казалась странной. Писал он не так много, а слава росла с каждым годом. В Англии, в частности, потому, что многие слушали его радиопередачи и пластинки с записями стихов, в литературных кругах потому, что считали «бунтарем», новатором. В его поэзии отмечали страсть, лиризм, обращали внимание на необычный язык, экспериментальный слог, хотя Томас не считал для себя обязательнымотходить от ортодоксальных метрических форм английского языка. Впрочем, многие коллеги-поэты и критики осуждали его за «непонятность» и даже «внутреннюю пустоту* стихов. Другие, напротив, защищали (на его стороне всегда были такие мастера, как ЭдитСитуэлл, Стивен Спендер, Уильям Эмп-сон). Но равнодушныхне было. Томас не только ошеломлял своей стремительностью, страстностью, лихорадочным фейерверком слов, но покорял глубокими философскими раздумьями, способностью придавать слову, в зависимости от необходимости, одно, два, несколько значений, множить смысл. Поэт смог в лучших своих работах найти мостик, по которому он, как канатоходец, непрерывно балансируя, проходит над тем, что мэтр англоязычной поэзии Т. С. Элиот называл «стихами на грани сознания».

Удивительный такт, чувство меры позволяли ДилануТомасу использовать так называемый ассоциативный метод, «перемещающиеся рассуждения» Элиота (позволявшие выражать мысль предельно лаконично, хотя часто не вполне понятно и даже загадочно), и вместе с тем усиливать повествовательную сторону каждого стихотворения. Томас — рассказчик умелый и последовательный. Этот дар особенно проявился в заключительный период ею творчества,

Дилан Томас не успел сделать все, не успел сказать всего, чем был так полон. Свое последнее произведение «Под сенью Молочного Леса», которому он дал название «пьеса для голосов» и над которым работал почти десять лет, писатель завершил за месяц до смерти. Пьеса свидетельствует о том, что Томас вплотную подошел к новому этапу своего творчества. Сам он утверждал после выхода в свет «Избранного», что собирается переходить от личной поэзии к произведениям общественного звучания. Он становился все более земным, легко выходя из состояния кос-мичностии космополитичное™ того же Элиота, поднимаясь до поэтической мудрости и универсализма Йейтса, двух корифеев англоязычной музы, с которыми его по праву ставят в один ряд. Томас брал свой материал в потоке жизни, черпал полными пригоршнями.

Приютившую его деревушку Ларнон воспел в пьесе для голосов «Под сенью Молочного Леса», выросшей в самостоятельное крупное произведение го эпизодов небольшой радиопередачи, которую сделал еще в 1945 году. Привлекающее удивительным лиризмом, искрящееся юмором (можно в этой связи говорить даже о некоем комическом оптимизме пьесы), произведение это — образец яркого, сочного языка, насыщенного красками родного поэту Уэльса. Строго говоря, эту работу ДиланаТомаса трудно даже назвать пьесой в обычном смысле. Перед нами поэтический, пронизанный солнцем и весенним настроением этюд, написанный рукой большого мастера. Художник изобразил маленький рльскийгородок, окруженный таинственным, но веселым и полным жизни Молочным Лесом. Это по-особенному звучащее, звонкое описание. Кажется, что Томас написал вещь на одном дыхании, испытывая радость от того, чтовидит и передает. Движение в этом рассказе достигается точными языковыми синкопами, определяющими музыкальную канву произведения, создающими неповторимую атмосферу бурного праздника жизни.

Это видение доброго мира простых людей, которым нравится обитать в крошечном городке, откуда они, возможно, никогда не выезжали. Это видение мира, в котором нет зла и греха, мира очень человечного, шаткого, чрезвычайно интересного как для его населения, так и для нас.

Может показаться, что пьеса герметически замкнута, как бы отключена от тревог, болей, проблем большого мира, что автор просто хочет уберечь милых его сердцу людей от вторжения чужих и чуждых сил. Это не так. Можно говорить о том, что вакуумная атмосфера, столь замечательно воссозданная драматургом (это новое качество Томаса-поэта), отдает некоторой идиллией, но нельзя не почувствовать, что сама эта идиллия — форма поэтического вызова разрушительным силам современного мира. Дилан Томас, без сомнения, утверждает идеалы добра и человечности.

Пьеса поэта полностью прозвучала по английскому радио лишь в 1954 году, когда его уже не было в живых. А до этого в США он читал ее вслух 3 мая 1953-го в местечке Кэмбридж (штат Массачусетс). Потом, спустя десять дней, ее читали на голоса, читали, слушали и принимали как шедевр, восхищаясь свежестью языка, необычным звучанием.

Следует сказать здесь о неимоверной популярности ДиланаТомаса в Америке. Впервые он оказался за океаном, как отмечалось, в 1950 году (затем был там еще три раза — в 1952-м и дважды в 1953-м) по приглашению Центра поэзии в Нью-Йорке, в частности его тогдашнего директора, поэта Джона Бриннина. И Бриннин, и его коллеги по перу Конрад Айкен, Карл Шапиро и другие стали его горячими поклонниками, для них, профессионалов, он символизировал новую волну в литературе, некое «буйное возрождение». Томас исколесил всю страну, его знали так же хорошо, как Элиота или Фроста: Томас обрел огромный авторитет в университетских кругах, студенческой среде. Для американской молодежи поэт вообще стал культовой фигурой. Вокруг него слагались легенды, чему особенно способствовал беспорядочный образ жизни, жажда успеть всюду и все испытать. Вел он себя донельзя неприлично — пьянствовал, беспутствовал. Но его «Избранным» зачитывались, хотя отмечали, что из уст самого поэта стихи звучат намного сильнее. Богатая палитра его по-уэльскизычного голоса (который нередко сравнивали со звучанием органа) производила неизгладимое впечатление. Он действительно читал завораживающе, и не только свои произведения — открывал для американцев великого лирического поэта Англии Роберта Грейвза, других своих соотечественников, щедро и бескорыстно представлял на суд аудитории стихи новых друзей-американцев...

Смерть настигла его в Новом Свете, где ему так и не суждено было увидеть постановку своей пьесы на Бродвее. В ноябре 1953-го он оставилсей бренный мир, который воспевал, ушел в тот мрак, который так ненавидел и которого так боялся. В медицинском заключении значилось: острое воспаление легких, осложнения на почве хронического алкоголизма, воздействие дозы наркотических веществ.

Америка была в шоке, Англия в печали. Он покинул своих почитателей в расцвете творческих сил, на пике активности. С этого момента слова его, которыми он был полон и которыми щедро делился со всеми, стали путешествовать по земному шару, легко пересекая границы. Исполнилось заветное желание поэта: смерть, вырвавшая его из жизни, оказалась не властна над его произведениями.