Dylan Thomas

главная большая проза малая проза пьесы эссе
about письма ресурсы

роман

портрет художника в щенячестве

1. Персики
2. В гостях у дедушки
3. Патриция, Эдит и Арнольд
4. Драка
5. Ну прямо щенки
6. Там, где течет Тоу
7. Кого бы ты хотел взять с собой?
8. Старая Гарбо
9. В жаркую субботу

5. Ну прямо щенки

Забившись от ветра под железнодорожную арку, я одиноко смотрел на далеко убегавший в ранние сумерки грязный песок - несколько мальчишек, две-три торопливых парочки на берегу, - когда двое молодых людей как из-под земли выросли рядом и спички, чиркнув, озарили лица под кепками в крупную клетку.
У одного была симпатичная физиономия: брови, смешно спешащие к вискам, глаза темные, теплые, глубоко посаженные, простодушные, и пухлый, мягкий рот. У другого - боксерский нос и тяжелый подбородок в рыжей щетине.
Мы смотрели, как выбегают из маслянистого моря мальчишки. Голоса взрывались под гулкой аркой и таяли. Потом скрылись из виду парочки. Влюбленные исчезли за дюнами, лежали теперь среди мятых жестянок и бутылок ушедшего лета, овеваемые старой бумагой, и поблизости не осталось ни единой разумной души. Незнакомцы жались по стенке, глубоко засунув руки в карманы, посверкивали сигаретами и смотрели, наверно, в загустевавшую над пустынным песком темноту, а может, у них были закрыты глаза.
Сотрясая наше прибежище, громыхнул наверху поезд. Над берегом вслед исчезающему составу слетелись кучевые дымные облака - пустотелые огромные птицы на рваных, черных, как туннели, крыльях - и тотчас лениво рассыпались; сквозь воздушное сито просеялась сажа и ссыпала на песок искры, на полпути заглатываемые влажной тьмой. Прошлой ночью быстрые маленькие оборванцы гнулись тут и цеплялись за шпалы, и прошлепал пять километров вдоль рельс одинокий торжественный мусорщик с мятым мешком из-под угля и железной клюкой. Теперь они спали, подоткнутые рогожей, на запасном пути, на платформе с углем, сунув головы в корзины, с соломой в бородах, или валялись на свалке у пивной "Фишгард", где доплясываются до каталажки любители денатурата и женщины кулями тряпья застревают в дверях и в проемах сочащихся стен и ждут сутенеров или пожарников. Ночь разгулялась вовсю. Ветер переменился. Стал накрапывать дождик. Отступал вслед за морем песок. Мы стояли в зябком, зыбком укрытии и слышали задушливое бормотание города, маневры товарняков, сирену на пристани, дальнюю перекличку осипших трамваев, сиротливый собачий лай, неопределимые звуки: цоканье по железу, скрип отдаленного дерева, хлопанье двери там, где заведомо не было дома, закашлявшийся, как овца, мотор на горе.
Высеченные из камня сквозной арки, две курящие статуи в кепках, без воротников - смотритель, свидетель,- стояли рядом со мной, без пути, без дела, на краю хлещущей, почти зимней ночи. Я подержал спичку так, чтоб и они увидели мое лицо в нервных театральных тенях, глаза, таинственно запавшие на пугающей, наверно, бледности, чтоб мой юный облик всколыхнул их воображение: пусть призадумаются, кто я такой, пока я тут ломаю себе голову над тем, каким их ветром сюда занесло.
Почему молодой человек с тихим лицом, с бровями прирученного черта, стоит как зажавшее в зубах светляка каменное изваяние? Такому бы ласковую подружку, чтоб журила, таскала бы плакать вместе в кино, и детишек, скачущих на Родни-стрит по веселой кухне. Зачем стоять и молчать под аркой кошмарной ночью отжившего гнусного лета, когда девушки ждут, готовые вспыхнуть и загореться, в ночном кафе Раббиотти, а в баре "Прибрежный" играют в кегли и полыхает камин, и там та смуглая нежная девочка с разного цвета глазами, и открыты все биллиардные, и только в одну, на Главной улице, не пускают без галстука, и в запертых парках ждут крытые пустые эстрады, а через забор перемахнуть пара пустяков?
Где-то в ночи направо били башенные часы, били много раз, я не сосчитал.
А этому, в двух шагах от меня, - ему бы горланить на улице, подпирать по забегаловкам стойки, хвастаться, ругаться и драться, шушукаться на скачках с букмекерами. Вот что ему бы шло. Зачем же ежиться тут рядом со мной и с этим печальным типом, слушать, как мы дышим, как шуршит море, и ветер гонит сквозь арку песок, и звякает цепью пес, и стонет туманный горн, и где-то за тридевять земель прогро-мыхивает трамвай? Зачем смотреть, как вспыхивает спичка, вырывая из темноты мальчишеское пристальное лицо, и маяк величаво поводит лучом, - зачем, когда дрогнущий, мокнущий город, пабы, клубы, притоны, арки близ променада кишат друзьями и недругами? Играл бы себе при свечке в очко на дровяном складе.
В низких домиках усаживались ужинать под грохот радио, дочкин хахаль дожидался за стенкой. У соседей читали газету и разжаривали остывшую с обеда картошку. Повыше играли в карты. На самой горе принимали гостей, неплотно задернув в гостиной шторы. А с остывшего края этой веселой ночи в мой слух натекало море.
Один из незнакомцев сказал неожиданно высоким,
ЗВОНКИМ ГОЛОСОМ:
- И чего мы тут не видели?
- Арку говенную,- сказал другой.
- А ведь холодно,- сказал я.
- Да, не очень уютно, - сказал высокий голос того, невидимого теперь, с приятным лицом. - Приходилось бывать в отелях и поприличней.
- В "Савой" бы сейчас, - отозвался другой. Мы долго молчали.
- И часто ты тут стоишь? - спросил приятный. У него, похоже, так и не ломался голос.
- Нет, в первый раз. Иногда я под Бринмиллской аркой стою.
- А старый пирс не пробовал?
- В дождь не очень-то там постоишь.
- Ну, я думал под балками.
- Нет, никогда там не был.
- Том каждое воскресенье под пирсом,- сказал мордастый обиженно,- а мне ему в бумажке обед таскать.
- Опять поезд, - сказал я. Он раскатился над нами, громыхнул аркой, пронзил нас взвизгом колес, оглушил, ослепил искрами, смял жуткой тяжестью, так что очнулись мы уже сплюснутые и черные в арочной братской могиле. Провалившись во тьму, город лишился голоса. Трамваи дотренькались до немоты. Море втихую отстирывало пятна доков. В живых оставались мы трое.
Один сказал:
- Нет, без дома это не жизнь.
- Так у вас дома нет? - спросил щ,
- Почему, есть, конечно.
- И у меня есть.
- А я живу возле Гуимдонкинского парка,- сказал я.
- Том и в темном парке любит посидеть. Говорит, сов слушает.
- У меня знакомый есть, он в деревне жил, под Бриджендом,- сказал Том,- так там во время войны строили укрепления и всех птиц перепортили. Этот мой знакомый говорит, кукушку и петуха из Бриджен-да всегда отличишь. Кукушка вообще невесть что несет, а петух кричит: "Кухерхерку!".
- Херку! - оживилась арка.
- Тебе-то зачем под аркой торчать? - сказал Том.- Дома тепло. Занавески задернул и сиди себе уютно у огонька. Сегодня по радио Грейси. Чем шляться под луной.
- Я не хочу домой, не хочу у огонька. Мне там делать нечего, я не хочу ложиться спать. Я люблю так стоять и ничего не делать, в темноте, один.
И правда. Я был ночной одинокий бродяга. Я любил слоняться за полночь, в дождь, когда выцвели окна, а я один, живой, бреду по безлюдью, по лоснящимся рельсам на пустой Главной улице, под огромной, пригорюнившейся над дрогнущим шпилем луной. Никогда я так живо не чувствовал себя частицей всего обрушившегося на меня мироздания, никогда меня так не распирала любовь, и гордость, и жалость, и печаль, и я был не только я, я в себе чувствовал сразу все - живую землю, на которой я был призван страдать, чужие миры, Марс, Венеру, Паяльника и Черепушку, и все они были во мне - далекие китайцы, надменные девушки и сговорчивые, и солдаты, громилы, полицейские, и капризные, бдительные покупатели старых книг, и злые оборвыши, попрошайничающие возле музея, и гордые, неподступные павы, длинноного плывущие из модных лавок в колыхании шелков, сквозь сверкание стекла и стали. Я набредал на развалины в богатом квартале, я заходил в пустые гостиные, застывал на лестнице, смотрел сквозь выбитые окна на море, или я ни на что не смотрел, или смотрел, как один за другим гаснут на улице фонари. Или я заходил в недостроенный дом, где застряло между стропилами небо, где хоронятся кошки и голым скелетом спальни бренчит ветер.
- Вот вы говорите,- сказал я,- а сами почему не дома?
- Я не хочу домой,- сказал Том.
- И я не то чтобы очень,- сказал его приятель. Вспыхнула спичка, их головы качнулись, расплылись
по стене, зыбкие тени быков и балок стали больше, стали меньше. Том начал свой рассказ. Я задумался еще об одном незнакомце, который, бредя по песку мимо арки, вдруг услышит звонкий голос откуда-то из дыры.
Я думал про этого человека, как он от страха пригнется, отпрянет, как обманывающий финтом футболист кинется сквозь шершавую тьму к огням за полотном, и я пропустил начало рассказа и вспомнил про голос Тома уже на середине фразы.
- ...к ним подошли и говорим: "Какая прекрасная погода". А уж чего там прекрасного. Вокруг ни души. Мы спросили, как их звать, они спросили, как нас. Ну мы, значит, идем. Уолтер им травит про веселую вечеринку в Мельбе, про то, что там творилось в женской уборной. Теноров выкуривали как крыс.
- Ну и как их звали? - спросил я.
- Дорис и Норма,- сказал Уолтер.
- И мы пошли к дюнам, - сказал Том. - Уолтер с Дорис, я с Нормой. Норма работала в прачечной. Идем, разговариваем, то-се, и всего-то несколько минут мы шли, а я уже чувствую, Господи, что по уши влюбился в девчонку, хоть она вовсе не красавица.
Он ее описал. Я отчетливо ее себе представил. Круглое, милое лицо, веселые карие глаза, добрый теплый рот, густая стрижка, толстые ноги, широкий зад, явные с первых слов Тома, чинно поплыли по песку - платье в горошек под промозглой моросью, на красных руках модные перчатки, золотой поясок, за который заткнут газовый платочек, синяя сумка: письма, бутерброды, билет на автобус, шиллинг.
- Дорис - та красивая была, - сказал Том. - Нарядная, подтянутая, острая вся, как нож. Мне было двадцать шесть. Я в жизни пока не влюблялся, иду вдоль Toy по песку, глазею на Норму и пальцем не смею перчатки ее коснуться. А Уолтер уже обнимает Дорис.
Они укрылись в дюнах. На них тотчас свалилась ночь. Уолтер подступался к Дорис, лапал ее, шутил, а
Том сидел рядом с Нормой и, расхрабрившись, держал ее руку в холодной перчатке и поверял все свои тайны. Сколько ему лет, какая у него работа. Вечерком он любит посидеть за хорошей книжкой. Выяснилось, что Норма любит танцы. Совпадение: он тоже. Оказалось, что Норма и Дорис сестры. "Вот бы никогда не подумал. Ты такая красивая, я тебя люблю".
Кончилась ночь рассказов под аркой. Началась ночь любви среди дюн. Арка выросла до неба. Рядом, затаясь во тьме, молчал город. Я своднически подглядывал из-за куста, как Том кладет руку на грудь Норме. "Нет, не надо!" Уолтер и Дорис тихо лежат рядом. Слышно, как муха пролетит.
- И что интересно,- сказал Том,- скоро мы все уселись в кружок на песке и улыбались друг дружке. А потом тихо сдвинулись по песку в темноте, без единого слова. И Дорис лежала со мной, а Норма была с Уолтером.
- Зачем же было меняться, если вы полюбили ее? - спросил я.
- Сам не понимаю, - сказал Том. - Каждую ночь все думаю, думаю.
- Это в октябре было, - сказал Уолтер. И Том продолжал:
- Мы их до июля, считай, не видели. Я не мог поглядеть в глаза Норме. А тут они обе на нас подали на отцовство, а мистеру Льюису, мировому судье, восемьдесят лет, и он глухой как тетерев. Приложил к уху трубку, а Норма и Дорис показания давали. Потом давали показания мы, и он совсем запутался. В конце концов покачал головой, ткнул в нас трубкой и говорит: "Ну прямо щенки!"
Вдруг я вспомнил, как холодно. Стал растирать закоченевшие пальцы. Господи! Всю ночь проторчать на
Портрет художника в щенячеспж
холоде. Слушать длинный, несуразный рассказ студеной, арочной, арктической ночью.
- И что потом? - спросил я. Уолтер ответил:
- Я женился на Норме, а Том на Дорис. Мы обязаны были поступить с ними по-честному, верно? Вот Том и не хочет домой. Всегда только под утро домой приходит. А я уж с ним за компанию, чтоб не скучал. Он мой брат.
Мне было до дому десять минут бегом. Я поднял воротник, натянул на уши шапку.
- И что интересно,- сказал Том,- я люблю Норму, а Уолтер не любит Норму и не любит Дорис. У нас двое прекрасных парней. Я своего назвал Норман.
Мы пожали друг другу руки.
- Ну пока, - сказал Уолтер.
- Я всегда где-нибудь тут,- сказал Том.
- Покедова бонжур!
Я выскочил из-под арки, махнул через Трафалдар-террас и дунул вверх по крутой улице.

1. Персики
2. В гостях у дедушки
3. Патриция, Эдит и Арнольд
4. Драка
5. Ну прямо щенки
6. Там, где течет Тоу
7. Кого бы ты хотел взять с собой?
8. Старая Гарбо
9. В жаркую субботу

Если у Вас имеются уникальные материалы, касающиеся творчества Дилана Томаса, мы с удовольствием разместим их здесь. Ваши отзывы, пожелания и брань принимаются по адресу: dylan-thomas@narod.ru

Идея и дизайн: Шуплиций.

Hosted by uCoz